Дети военных лет
Дети военных лет - непридуманные истории тех, чье детство пришлось на годы Великой Отечественной Войны.
Присылайте воспоминания ваших родных и близких о войне – они обязательно будут опубликованы на сайте.
(почтовый адрес: olbkag@gmail.com)
Воспоминания моей бабушки о ее детстве,
которое пришлось на годы Великой Отечественной войны.
Ополинская (Гендельман) Софья Зеликовна (1931 – 2011г)
Ах, война, что ж ты подлая сделала!
Внукам моим посвящаю.
Девятое мая – ДЕНЬ ПОБЕДЫ!!!
"День победы со слезами на глазах"
 |
1
В этот день я достаю из тайника чудом уцелевшие две открытки, датированные апрелем 1942 года, которые папа писал чернильным карандашом, помеченные обратным адресом -"з дороги"- уезжая на фронт в товарном поезде из г.Алма-Ата, Казахской ССР.В ту пору шли ожесточенные бои под Москвой. Прославленной Панфиловской дивизии требовалось пополнение.
Папа сообщил маме о дне отправки на фронт. Но, маме, узнав время прохождения состава товарняка через станцию Сас - Тюбе, и добравшись из колхоза, где мы жили пешком, не суждено было встретиться. Поезд, не останавливаясь, на бешеной скорости, проехал мимо встречавших жен и матерей.
Папа ехал на встречу со смертью. Папе было 35 лет.
В одной из открыток папа написал маме: "Завтра принимаем участие в бою. На твою долю выпало воспитывать четырех детей, но не беспокойся, даст Б-г я буду жив." Но Б-г не дал. Вестей от папы больше не поступило.
В этот день, 9-го мая, где бы я не находилась : в Брестской крепости, в Чирчике, в Невинномысске и других городах, а так-же в Израиле - я возлагаю цветы у памятника Неизвестного солдата, к вечному огню и чту
В этот день 9-го Мая, я рассказываю внукам о пережитых суровыхднях войны, и не дай Б-г им повторения нашей Судьбы.
Считаю, что настала та пора времени, когда нужно довести до сознания внуков, о тех днях нашего детства, когда началась Великая Отечественная Война.
ИТАК : 1941 год , 22 июня - д е н ь н а ч а л а в о й н ы.
НАЧАЛА наших бед: потери папы, пропавшего без вести в апреле 1942 года, потери дедушки (маминого папы Натана и всей его семьи, зверски уничтоженного фашистами).
НАЧАЛА наших испытаний на выживание - голод, холод, страдания
в далеких от Белоруссии местах, где можно было укрыться от
так стремительно наступающей черной орды немецких оккупантов.
Отступлю от дней грядущих и немного о довоенном времени: о том, кто были мои родители, чем занимались.
Жили мы в белорусском местечковом городе Петрикове, Гомельской области, Минской губернии - на реке Припяти.
Папа работал председателем Райпотребсоюза. Был активным коммунистом, мама - домохозяйка.
В семье было четверо детей - три сына и я дочь. Мне к началу войны было 10 лет, Яше, старшему - 13 лет, Семену - 6 лет, Боречке -1 годик. Маме было 35 лет, а папа - Зелик на один год моложе мамы - Рахили.
Семья проживала в достатке, чуть выше среднего. Жили в просторной квартире, выделенной из фонда Райпотребсоюза. Это был одноэтажный дом, разделенный на две половины - для двух семей.
К дому примыкал большой участок земли, где стояли постройки - сараи для содержания коровы, парочки свиней, курей. В одном из амбаров стояли большие бочки с мороженными ягодами - клюква, земляника, черника, грибы.
Не забыть деревянные кадки с засоленными свиными окороками - подготовленными по особым рецептам – для дальнейшей доработки – копчения. Далее, уже копченные окорока цеплялись за крюк, забитый в стене, примыкающей к улице. Заготовки осуществлялись к зимнему периоду.
Самый трагический момент того времени был день, когда закалывали швайкой (железный кол) выращенных на натуральных природных продуктах свиней. Они визжали, вырывались, сопротивлялись. Я зарывалась под подушки, чтобы не слышать этого визга.
А далее мама так искусно разделывала колбасы, кровянки, сельтисоны, сало, так заразительно пахнущее соломой, которой туши осмаливались, и получалась шкурка - ароматная, мягкая. И когда мама вносила в дом "дойницу" со свеже надоенным молоком с пенкой и заставляла нас выпить перед сном по стакану. Молоко перерабатывалось в свежее, желтое масло, творог, простоквашу.
Обо всех этих прелестях мы вспоминали в ДНИ, когда отупевшие и безразличные ко всему окружающему, мы, исхудавшие от голода, со вздутыми животами, от холода и нищеты - умирали.
Но об этом потом.
ДО НАЧАЛА ВОЙНЫ ОСТАВАЛОСЬ ДВА ДНЯ…
20-го июня время было мирное и безоблачное, хотя по репродуктору
беспрерывно звучали песни:
Если завтра в поход
Если черные силы нагрянут…
Во времена нашего детства (счастливого) в школе нас привлекали к разным самодеятельным кружкам. И я с прилежностью участвовала в хоровом кружке.
В этот день я, как лучшая исполнительница белорусской песни в конкурсном концерте получила одно из призовых мест. И лучших "звезд" того времени направили в город Мозырь для дальнейших конкурсных выступлений. Моя коронная песня звучала так:
Ой, кали ж ты памрешь, мой Дзядок?
Ой, кали ж ты памрешь, галубок?
(на мне был бабулькин костюм), а мальчик в роли "Дзедушки"
пел
в ответ :
У сярэду сизая голубка моя и т.д.
22-го июня
Я, в то ранее утро, побежала в школу, чтобы узнать день и время выезда в Мозырь. Настроение было приподнятое, ведь летним каникулам предвещало быть насыщенным и интересным.
Предстояли поездки, и слова, сказанные мне в учительской, что началась война, что немцы бомбят Брест и Киев, как-то меня не тронули.
Разочарованная, я помчалась домой. Домашние отнеслись к моим проблемам безучастно. Мама с папой сидели у радиорепродуктора (предмет роскоши тех времен).
Мама в слезах, а по радио громко отчеканивают города, подвергшиеся бомбежке. Мы - дети, еще тупо воспринимали происходящее.
События войны развивались стремительно. Город Петриков территориально находится недалеко от Бреста, и первые бомбежки Бреста эхом отдавались в нашем городе, дрожали стекла в окнах.
Были слышны взрывы бомб. Немцы еще не оккупировали Петриков, но над городом уже кружили немецкие самолеты, издавая прерывисто - противный гул.
Иногда, пролетая совсем низко, они строчили из пулеметов в случайных прохожих, поэтому улицы опустели и город притих.
Наш двор был загорожен деревянным забором, а у входа были установлены большие ворота, скрепленные крест на крест длинными, деревянными брусками. Еще, в недалекое, мирное время мы любили взбираться на эти бруски и наблюдать за возвращением стада коров с пастбищ.
Там, на воротах, мы чувствовали себя в недосягаемой безопасности от непредсказуемых действий рогатого скота. Там же, с высоты ворот, мы с ужасом наблюдали за движением всякого транспорта, набитого людьми до придела.
Люди, убегая от бомбежки в Бресте, висели на бортах переполненных машин. Опаленные, вырвавшиеся из ада, колоны людей убегали, насколько хватило сил.
Радушные жители, еще не нанюхавшиеся пороха, жители города Петрикова принимали в объятия беженцев: отмывали, кормили, одевали. Доброте белорусской нации можно позавидовать.
Они, рискуя жизнью своих семей, спасли немало еврейских семей от немецких захватчиков, уже будучи в оккупации.
Все увиденное с высоты ворот, в какой-то мере отложило отпечаток в наших душах, но мы еще не осознавали той опасности и того поворота судьбы, что нас ожидало.
А враг наступал.
Для нашей безопасности родители вырыли большую канаву, на месте фруктового сада и картофельного поля, расположенных за домом. Сверху канава - яма была накрыта ветками и прутьями - для маскировки. Это "грандиозное сооружение" послужило нам убежищем.
Нас строго проинструктировали, что в случае появления немецкого самолета мы обязаны нырять в это "убежище", и сидеть там, до прекращения гулов самолета.
Мы это воспринимали как игру в войнуху. И вот настал день, когда нужно было "уносить ноги"- не потому, что мы евреи, а потому, что мы считались семьей члена партии.
Силами Райпотребсоюза, где папа работал председателем, была сформирована колона из семи машин - трехтонок.
7-го июля - через 15 дней после начала войны, папа сообщил маме, о том, что нужно собирать детей в дорогу, что сопровождать придется ей одной, а он по долгу службы остается в городе.
Чтобы из вещей брать самое необходимое: вещи, одежду детям, предметы питания на первое время.
Машина делилась на четыре семьи - в каждом углу - семья. В нашем выделенном участке застелили пол периной, четыре перьевых подушки и общее одеяло. Из посуды - таз эмалированный и несколько мешков с одеждой в отдельной сумке, кухонное серебро, ценности, документы.
Необходимо отметить, что на протяжении всех последующих дней - до конца войны, с нами неотлучно сопутствовало наше состояние - это перина, четыре подушки, эмалированный таз.
Итак, мы впервые познали слово - эвакуированные - для нас, детей, это слово звучало романтично.
Утром, на рассвете, 7-го июля, нас, полусонных, водрузили в машину. Нам предстояло преодолеть путь, в течении одного месяца, до города Курска.
А пока машина нас вывезла из нашего любимого двора, мимо наших любимых ворот, укрепленных брусьями - крест на крест; мысленно попрощались с коровой, тоскливо мычащей нам в след, с хрюкающими осиротевшими свиньями.
И папа, махающий нам вслед рукой, оставшись один - ему только одному было известно, каково ему было.
Неподалеку от нашего дома жил дедушка - Натан - мамин папа. Жил с семьей - жена (мамина мачеха) и четверо детей наши сверстники – дружили и играли вместе.
Мы проехали мимо их дома, они все стояли у забора и долго махали нам вслед. Их судьбу опишу позже, отдельной главой.
И вот, мы за пределами нашего города, куда мы никогда не вернемся где осталось наше детство, где мы родились, подросли. Мы, привыкшие к обычаям белорусских законов, с еврейским акцентом и белорусским "дз".
Мы долго, находясь в Курске, являлись предметом забав из-за нашей разговорной речи.
А путь наш был не легким. Наш эскорт машин без отрыва сопровождался немецкими самолетами. Они то кружили, потом улетали. На смену им появлялись новые.
И, когда нависала серьезная угроза, наши машины, украшенные сосенками, установленными в четырех углах машины - для маскировки - въезжали в чащу леса.
Белорусские, знаменитые леса, укрывали нас на протяжении всей дороги. Нашу колонну часто останавливали, требовали освободить машины, как будто для военных нужд, но какие причины и доводы выставляли наши проводники - мне неведомы. Мы продвигались дальше.
Минуя границу Белорусской республики и въезжая на территорию Украины нам был устроен заслон из толпы украинцев. Они выкрикивали проклятия в наш адрес, адрес жидов. Было страшно, но с детской наивностью мы не воспринимали всерьез.
Я очень запомнила момент, когда от перегруза и безостановочной езды двигатель машины начал перегреваться и водитель приказал выбрасывать вещи - это была в основном детская одежда и наскоро собранный провиант - питание для детей.
Мама выбрасывала пакеты с детской одеждой за борт машины и горько было видеть, как толпа набросилась, и вырывали друг у друга из рук одежду. С каждым прошедшим днем мы все острее ощущали дискомфорт в нашей текущей жизни.
А страшное испытание все еще оставалось впереди. Вся тяжесть предстоящего выпала на долю мамы. Ей предстояло одной справляться и спасать детей от голодной смерти, выходить из ситуаций со всякими неожиданностями в столь непривычной, новой роли, далеко от папы.
Забегая наперед нужно отдать маме должное - она героически вынесла все тяготы жизни. Но об этом потом.
После столь долгих и изнурительных дней в дороге, мы въезжали в город Курск, где нас ожидала большая родня. У папы было пять сестер и четыре брата - все жили своими многодетными семьями. Родня умножилась в большой дружный клан. В Курске нас обогрели, отмыли, накормили.
К этому времени немцы заняли Петриков и продвинулись вглубь Белоруссии.
Но я хочу немного вернуться к началу повествования, когда папа проводил нас в путь, а сам остался в городе.
Папе было дано задание - эвакуировать сберкассу в места отдаленные от, так стремительно прущей, немецкой, черной орды. Именно, в то время, в необъятных Белорусских лесах, спасаясь от неминуемой гибели, нашли убежища жители Петрикова и Белоруссии.
Папу, с рюкзаком денег за плечами вывели из окружения партизаны. И он на перекладных добрался до города Курска. Никому было невдомек, что у папы за плечами был рюкзак заполненный деньгами.
В Курске деньги были сданы в соответствующие инстанции и дальнейшую судьбу их, трудно предугадать, ведь немец был на подступах к Курску.
Только папе дали расписку о сдаче денег государству. Честности, до такой степени вышколенной тех времен, можно позавидовать в наше время. Помню я, как мама упрекала папу за то, что папа не оставил какую-то сумму для прожиточного минимума.
А фронт приближался к Курску.
Уже бомбили станцию Н-скую. Нас прятали в бомбоубежищах все чаще и чаще. Для большей надежности нас уводили, в находящийся вблизи от нашего жилья, монастырь, где таились мощи святых.
По прибытию в Курск папе выдали направление вглубь России для регистрации в военкомате - это был город Шахризяб, Бухара.
Я, по малолетству, тогда мало понимала о планах и действиях родителей. В один прекрасный день мы очутились в товарном вагоне.
Нам предстояло преодолеть длинный путь, убегая от войны, навстречу с бедами, с неожиданностями. Мы взрослели не погодам. Вагон, в котором предстояло жить много дней, вместил всех родственников - Курян: и близких, и дальних.
Благодаря рациональной планировке и установке 3-х ярусных деревянных стеллажей, оставалась небольшая площадка, позволяющая удобный вылаз из вагона.
Детей разместили на верхнем этаже. Мы там ели, играли, спали. Иногда случались казусы…
Дело в том, что из-за большой загруженности железнодорожных путей в первую очередь пропускали составы, уходящие на фронт. Наш товарный поезд, едва отъехав от очередной станции и, достигнув следующую, загоняли в тупик и там мы могли проторчать неведомо сколько суток.
Мы усаживались, свесив ноги, на краю доски, в ожидании родителей. Они, рискуя отстать, что случалось часто, уходили на территорию перрона в поисках воды и провианта.
И вот, когда, наконец - то трогался в путь наш состав, он, будто приклеенный к рельсам, так дергал с места, что мы, по инерции, летели вниз и потом долго залечивали набитые шишки.
Одно было неудобство - это, когда ночью укладывались спать. Ложились на боку - лицом к затылку, и, если кто-то из нас хотел повернуться на другой бок, все вынуждены были последовать за ним.
Родители разместились на втором ярусе. Нижний служил столовой и для всех бытовых нужд.
Наш товарняк очень медленно продвигался вглубь России. Немец нас догонял. Самолеты кружили и почти рядом бомбили поезда, но Б-женька нас оберегал и мы избежали участи, постигшей параллельно движущихся составов.
После длительного "путешествия", мы, измотанные от неудобств, наконец - то прибыли в Бухару, г.Шахризяб.
Город, куда папе дали "направление"и "бронь", где папа должен был стать на учет. Маму город насторожил безлюдными улицами, домами с окнами во внутрь, где женщины с покрытыми лицами, мужчины, в одежде близкой к нижнему белью.
Бухара после белорусских зеленных лесных массивов показалась по восточному сказочной, с неведомыми и непривычными для нас обычаями и с горячим воздухом. Но родители решили, что будет лучше обосноваться в русском селе - колхозе.
Родители знали, что, как только папа зарегистрируется в военкомате его немедля призовут на фронт, а мама, оставшись с четырьмя детьми не найдет в Бухаре приспособления.
Я не помню, когда и каким образом мы очутились в Казахстане, в селе Балыкчи, Тюлькубасского района, колхоз им.Сталина.
Нас подселили в семью колхозников - Малявкиным Тарасу и Марии. Семья многодетная, приняли нас по родственному. Хозяйка работала на скотоводческой ферме.
В колхозе занимались выращиванием сахарной свеклы, пшеницы. Нам уступили одну комнату в саманном домике, с двухкомфорчатой плитой (топили соломой) и еще была печь, на которой спали Яша с Семеном. Из мебели стоял сундук и железные кровати.
Перед вселением комнату необходимо было "освежить". Хозяйка принесла пол ведра коровьего помета, развела с водой, дала мне в руки тряпку и я, макая в раствор тряпку, промазала потолок, пол, стены и мазанку - плиту. Комната приятно освежилась.
Так, после многих дней мытарств на колесах, мы обрели место жительства - далеко от Родины и, спасенные от оккупации.
Мы постепенно входили в новый ритм жизни и обычаи колхоза. Наша семья была принята в Колхозную Семью. Нам выдали "аванс" - муку, продукты.
Многие дни в дороге, отсутствие режима питания - где, как придется, без горячей пищи, дефицита лекарственных препаратов - все это сказалось на нашем здоровье.
Начались проблемы с кишечником, мы чихали, кашляли. Нас уже не холили, мы стали взрослее не по годам, забыв о детских шалостях - мы повзрослели.
На наши хрупкие плечи свалились порой непосильные, для
нашего возраста, дела текущей жизни.
Боречке шел второй годик, он так и не познал детства.
2
Папе, как только встал на военный учет, спустя несколько недель, в марте 1942 года, была вручена повестка.
Повестку вручили вечером, с обязательной явкой ранним утром следующего дня, на сборный пункт станции Сас - Тюбе.
Прошло много лет, а я все помню и ощущаю вкус Папиного прощального поцелуя, когда Он, уходя из дома, наклонился ко мне, уже спящей. Я была в семье любимицей, - единственная дочь из четверых детей.
Мама провожала папу до станции. Они добирались пешком, укорачивая дорогу через свекольные поля. Ночь была лунной. Мама с папой шли медленно, из расчета, успеть к утру на сборный пункт. Я не могла слышать о чем они говорили, но, думаю, папа давал последние наставления, каким образом маме тянуть четверых детей, в столь тяжелой обстановке.
Случай, о котором мама нам рассказала, вернувшись домой,
- нас потряс.
Они шли, вдруг подул ветер, перед ними завертелся вихрь
столбом, что-то заклацало. И папа спросил: "Ты видела?"
- "Да", - и мама "это" видела. Папа
сказал: "Это я не вернусь обратно домой."
Итак, в наследство Папа оставил Маме четверых детей, и таз эмалированный, которому папа припаял дно, владея знаниями паяльного искусства, унаследованных от своего папы Давида - жестянщика.
Проводив папу на войну, мама, не расслабляясь, приняла на свои плечи тяжкую ношу в воспитании детей. Самопроизвольно главным советчиком и помощником стал старший брат - Яша. Он да конца войны и в послевоенные тяжкие годы, был маминой опорой и нашим путеводителем. Я, как следующая по годам, стала его помощницей во всех делах. Семке было 7 лет, Боречке 2 - 3 года.
Я помню большие просторы свекольных полей, с ровными и невероятно длинными рядами. Мы помогали маме отрабатывать колхозную норму. Мы собирали выкорчеванную трактором свеклу, собирали колоски пшеницы после сбора урожая.
В мои с Яшей обязанности входило запастись топливом на зиму.
Мы вставали очень рано, чтобы одним из первых попасть в "хвост", уходящему на пастбища, рогатому скоту. Мы были счастливы, если нам удавалось заполнить ведро столь ценным сырьем - навозом.
По особым рецептам навоз смешивался с соломой и чем-то еще. Далее мы лепили кизяки, оставляли сушить и потом, складывали для просушки в пирамиды, таким образом, чтоб солнце прогревало со всех сторон. Это был ценнейший "материал" того времени - запас на зиму.
Сложнее и опасней была проблема с добыванием соломы - мы ее воровали из колхозных скирд, заготовленных для пропитания скота, но другого выхода у нас не было.
Обычно в ночное время (удивительно светлые ночи в Казахстане), Яша брал меня с собой и мы преодолевали довольно длинный путь, к ближайшей скирде.
Из нижних слоев скирды мы дергали солому, Яша ее связывал в большой пучок (насколько мы в состоянии были унести). Самым неприятным, для меня, был момент, когда с "горой" соломы за спиной, приходилось перепрыгивать арыки, пересекающие дорогу, с бурлящим потоком воды.
Еще Яша уводил меня на холмы, где росли кустарники. Он
нарезал прутья, и, как солому, скручивал в пучки. Дома мы
укладывали их на просушку. Таким образом, заготовленные
прутья помогали разжечь кизяки.
И солома, и прутья набирались в неподъемном количестве,
с тем, чтобы реже повторять столь рискованные мероприятия.
Первый год жизни в колхозе был, сравнительно, сносным. Колхоз выдавал продукты, согласно наработанных трудодней. Дополнительно мы питались сахарной свеклой - она заменяла нам сахар, мы лакомились запеченной в соломе.
Мама из свеклы готовила такие блюда, что куда там нынешним кулинарам. Например, свекла под фаршированную рыбу. Тогда мы еще не испытывали голода.
И вот настал день, когда, из-за отсутствия рабочей мужской силы, колхоз начал приходить в упадок. Не стало продуктов для расплаты с колхозниками - это было начало наших голодных дней.
Мама выбивалась из сил, ей нужно было кормить детей. Она помогала копать картошку, урожай на дому у колхозников - они расплачивались по совести.
И, опять ночью, мама с Яшей уходили далеко в поле, и, рискуя свободой, выколупывали из-под снега замороженную свеклу.
Но вот и свекла закончилась. Есть стало нечего. Я уже упоминала о том, что Малявкина Мария - хозяйка, работала на скотоводческой ферме, и, когда нечем было кормить телят, они подыхали. Помню, как иногда Мария приволакивала тушку - кожа да кости - делилась с нами.
Мама нас отстраняла от кастрюли, в которой варились кости - мы выхватывали их, едва они прогрелись в воде, и обгладывали - уж очень хотелось есть.
А мама спрашивала Марию:
- Наверное теленок здох?
- Нет, Раечка, этого зарезали, мертвым был предыдущий.
Мы ходили со вздутыми животами от этой трапезы. В нас укоренилась
хроническая дизентерия. Меня постоянно преследовал "голодный"
кашель.
Мама, в колхозе, познакомилась с бывшей медсестрой, позже,
некоторое время, она жила с нами на квартире. Ее фамилия
- Чечик. Она сыграла большую роль в нашем дальнейшем существовании.
И стал вопрос, как спасать детей от неминуемой голодной смерти? От папы вестей не поступало, надеяться было не на кого. Чечик "рисовала" маме планы, подающие надежду. Она твердила, что нужно, и поскорее, уезжать в город.
- В городе Военкомат поможет с жильем и средствами для выживания. Яше помогут устроиться на завод - что даст возможность получения хлебной карточки - 500 гр. И т.д.
Оставалось выбрать город, климатом потеплее - у нас отсутствовала одежда - только та, что на нас.
Маме ничего не оставалось кроме как согласиться. Выбор пал на город Наманган, Узб. ССР.
Денег на дорогу не было. Пришлось продать папин костюм - единственная память о папе, но, думаю, он бы не обиделся на мамино решение - другого выхода не находилось.
Денег хватило на билеты до Ташкента.
Другие разделы сайта